Хейлир
Удел смертных
1
Удел смертных.
(разговор, которого не было)
Автор Хейлир
http://heylir.livejournal.com/
"А, люди вечно страдают и умирают".
Один из бессмертных.
В капитанской каюте царил мягкий полумрак. Корабельные часы показывали глубокую ночь, и почти все не занятые на ночных дежурствах уже спали. За исключением самого капитана.
Он сидел в кресле, откинувшись и полуприкрыв глаза. Тело и мозг сковывала обессиливающая истома - следствие постоянного недосыпания. Несмотря на рекомендации врачей, он прибегал к снотворному не чаще, чем раз в три ночи, идя на компромисс с измученным организмом - только чтобы не утратить ясности рассудка. Но прятаться за химическими препаратами он не собирался.
И сейчас живая память о недавнем кошмаре не давала ему соскользнуть в манящий сон. Но у него уже имелся опыт. Каждую ночь, раз за разом просыпаясь в холодном поту и с бешено бьющимся сердцем, он боролся с самим собой.
Он включал музыку, но рожденные извне звуки радости и надежды не могли пробиться к его душе - и любимые мелодии надолго переплелись в сознании с болью и страхом.
Как-то раз он слушал нежный и печальный напев флейты, и ему почему-то вспомнился "Гамлет": "Что ж вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом - вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя". И, резко оборвав музыку, он убрал запись подальше - чтобы больше не доставать.
Кошмарное наваждение могли рассеять человеческие голоса - и порой он ходил по кораблю, придумывая себе поводы для разговоров с командой. Очень редко, чтобы не возбуждать подозрений. Конечно, с врачом или советником можно поговорить в любое время, но таких бесед ему и днем хватало.
В крайнем случае годился его собственный выразительный баритон, заглушающий в памяти резкий металлический голос.
Капитан поднялся с кресла и подошел к книжной полке. Ласкающим движением руки провел по корешкам, выбрал книгу наугад и наугад же раскрыл. Вгляделся в печатный текст, повернув книгу к свету, и снова закрыл.
Это стихотворение он знал наизусть, хотя вспоминал его нечасто. Глубоко вдохнув, он начал читать вслух скорбные мелодичные строчки на "малоизвестном" языке его родины:
Les sanglots longs
Des violons
De l'automne
Blessent mon coeur
D'une langueur
Monotone.
Tout suffocant
Et blкme, quand
Sonne l'heure.
Je me souviens
Des jours anciens,
Et je pleure.
Et je m'en vais
Au vent mauvais
Qui m'emporte
De за, de lа,
Pareil а la
Feuille morte.
Издалека
Льется тоска
Скрипки осенней -
И не дыша,
Стынет душа
В оцепененье.
Час прозвенит -
И леденит
Отзвук угрозы,
А помяну
В сердце весну -
Катятся слезы.
И до утра
Злые ветра
В жалобном вое
Кружат меня,
Словно гоня
С палой листвою.
Перевод А. Гелескула.
Выделены места, далее цитируемые в тексте (прим. автора).
На звездолетах не бывает осени, но в человеческие души она приходит и там.
"...Blessent mon coeur / D'une langueur / Monotone." Чужие слова эхом отдавались в его сердце.
"Je me souviens / Des jours anciens, / Et je pleure..." повторил он. Нет, он не имел права на слезы. Он выжил, когда из-за него погибли тысячи других. И каждый был кем-то оплакан... но палач, рыдающий по своим жертвам, оскорбляет их память.
Только строчки умершего пятьсот лет назад поэта плакали за него по ушедшей безвозвратно весне.
"Et je m'en vais / Au vent mauvais / Qui m'emporte / De за, de lа, / Pareil а la / Feuille morte." Morte . Morte . Morte ...
Самая жестокая боль, самое страшное горе, самая бессмысленная трагедия - для поэзии лишь подручный материал, из которого выплавляется прекрасное. Так не бесчеловечно ли приносить ей в жертву свои чувства, получая взамен минутное облегчение боли? Не предает ли он себя, используя наркотик гораздо более сильный, чем простое снотворное?
Нет... Потому что твои чувства сливаются с чувствами других людей, что плачут и смеются так же, как ты - во все века, по всей Вселенной. Это "жертвоприношение" дарует тебе единение со всем страдающим человечеством. История связывает времена, поэзия - живущих в них людей. Даже оставаясь совершенно один, ты не одинок...
Мысли потеряли четкость и начали заплетаться. Он вздохнул. Попытаться в последний раз... Если снова проснусь, приму снотворное, пообещал он себе.
Он забрался в постель, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Сон пришел быстро, беспокойный, сумбурный, но все-таки сон...
* * * * *
Внезапно в каюте блеснула яркая вспышка света, и в ней появился темноволосый мужчина средних лет, одетый в капитанскую форму Звездного Флота.
Незваный гость неслышно подошел к кровати, уселся на самый край и принялся бесцеремонно разглядывать спящего, которого ничуть не потревожило это неожиданное вторжение.
Учащенное дыхание, неровный пульс, клубок отрицательных эмоций, ощутимых даже при легком контакте... Заглянуть, что ли, поглубже… а зачем? Раньше он этим не баловался - с чего же вдруг? Да какая разница... сладковато-острый вкус соблазна дразнил его - так стоящего на краю пропасти тянет посмотреть вниз.
Прежде он заглянул бы не раздумывая, а теперь почему-то медлил... Становится осторожней? Ну уж нет. Он будет поступать, как ему вздумается. Отбросив колебания, он частью своего сознания слился со спящим, видя, слыша и чувствуя то же, что и он.
* * * * *
Он на корабельном мостике. Вокруг оглушающе тихо - ни мягкого гуденья двигателей, ни кратких реплик офицеров, ни женственного голоса компьютера. И повсюду лежат безжизненные тела. Он медленно идет между ними, наклоняясь над мертвыми, зовя их по именам, пытаясь уловить хоть проблеск жизни и понимая, что все бесполезно.
На полу загустевали лужи крови. Он неосторожно наступил в одну, поскользнулся и, чтобы не упасть, схватился рукой за поручень. А когда отнял ладонь - она вся была в крови. Он продолжал идти, все еще на что-то надеясь - но кругом были одни мертвые. Обойдя весь мостик, он коснулся окровавленной рукой нагрудного коммуникатора.
- Вызываю Инженерный!
Молчание.
- Вызываю медчасть!
Молчание.
- Вызываю транспортный отсек!
Молчание.
Он вызывал отдельные палубы, потом офицеров, которых не было здесь - все то же мертвое молчание.
- Компьютер! - наконец решился он. - На борту есть живые... кроме меня?
- Признаки жизнедеятельности не фиксируются. - Металлический голос резанул слух.
- Курс в сектор 0-0-1.
Он вошел в дом, где не был почти двадцать лет - и все же такой знакомый. Но и тут царила та же звенящая, сводящая с ума тишина - только скрип ступенек под ногами. Он поднялся по лестнице, толкнул дверь и увидел лежащего на полу русоголового мальчика с мягкими чертами лица. Из угла рта у него вытекала струйка крови.
Он знал, кто этот мальчик, хотя они никогда не виделись. Знал, что он мертв. Знал, что в живых не осталось никого - ни в этом доме, ни на всей Земле. И знал, кто это сделал.
Он наклонился к телу и вдруг, уловив краем глаза какое-то движение, резко обернулся.
Перед ним стояло полугуманоидное, полукибернетическое существо с неестественно бледной кожей и укрепленным на голове сенсороскопом - тот, кто уничтожил всех его сородичей и оставил его умирать в одиночестве от горя и отчаяния.
С зашедшимся от ненависти сердцем он шагнул к врагу, вскинул руку, и его пальцы ощутили прозаический холодок... зеркала.
* * * * *
"НЕТ!!!" - крик, раздирающий душу на части, раздался в мозгу и ушах "гостя" почти одновременно. Сквозь его сознание прокатилась та же волна необоримого ужаса, отвращения и неизбывной вины, что накрыла собой человеческий мозг, прорывая тонкую пелену сна...
Молниеносным движением он поднес ладонь ко лбу капитана, удержав его на самой грани пробуждения. Махнул рукой в сторону, стирая только что пережитое из памяти, гася порожденные кошмаром чувства. Когда сон стал ровным и глубоким, убрал ладонь и стряхнул с себя остатки чужого восприятия, наглухо закрывшись даже для простейшей эмпатии.
Потом закинул ногу за ногу, переплел пальцы рук и обхватил ими колено. Поза получилась очень неустойчивой, но "гость" как будто не испытывал никаких неудобств. В полумраке каюты темно-красный цвет его униформы почти сливался с черным, создавая впечатление траура.
Он по-прежнему смотрел в лицо спящего, которое теперь ничего не выражало. Это оказалось хуже, чем он ожидал. Сама мысль о периодической неизбежной потере сознания вызывала в нем отвращение, но для людей сон означал совсем другое. "Великий утешитель", как говорили древние. Избавитель от боли и забот, которыми полна человеческая жизнь, последнее прибежище. Им не обойтись без него - даже когда оно оборачивается западней или камерой пыток.
В обширном арсенале средств, которыми люди издавна мучили друг друга, числилось и насильственное лишение сна - как эффективный способ довести жертву до безумия.
Но здесь не Средневековье и не Древний Китай. При всей их неразвитости людская медицина могла обеспечить нормальный сон. Так зачем понапрасну изводить себя, отказываясь от лекарств?
Зачем? Да все затем же… Как это по-человечески - упрямо биться лбом об стенку, и в простоте душевной ждать, когда стена посторонится. И даже потеряв последнюю надежду, все равно расшибаться в кровь - потому что так велят их дурацкие правила.
Но эта твердокаменность причудливо сочеталась в них с мягкотелостью. Очаровательная резкость контрастов...
И сквозь его естественное сознание безмерного превосходства (которое они принимали за презрение) все сильнее проступал невольный интерес, который кое-кто считал "нездоровым". Люди называют подобное "тягой к дурному обществу".
А последний драматический визит к ним только усилил и то, и другое чувство. Он стал куда острее сознавать превосходство своей расы, испытав на себе ограничения смертной жизни. Он даже сомневался, захочет ли снова побывать в человеческой форме… и на этом корабле. Но возвращение домой быстро сгладило кошмар случившегося. Разумеется, он ничего не забыл - но так, будто это произошло с кем-то другим, не с ним. В каком-то смысле, так оно и было.
Что же до "нездорового интереса"... Ему нравилось устраивать проверки, ставить подопытных в трудные положения и наблюдать, как раскрываются их качества - а та заварушка не уступала многим из его придумок. И хоть тогда упрямая убежденность капитана в том, что все это - очередная игра, просто выводила из себя... задним числом она льстила его творческому самолюбию.
Результаты этой нечаянной проверки не просто удивили его (это случалось и раньше) - к удивлению примешивалось еще кое-что... Иначе зачем он здесь?
А мирно спящий рядом смертный был живым воплощением контрастов человеческой природы. Он напоминал… рапиру, острую и гибкую, выдержавшую не один бой и вздрагивающую от легчайшего прикосновения. Как говорят у людей, из тех, что гнутся, да не ломаются.
Не ломаются… Он пренебрежительно усмехнулся. Младенческая наивность. Сломать можно любого - если знать, как. Иногда достаточно микропроцессора, вживленного в мозг. Иногда... он оборвал непрошеную мысль.
- Но даже они не сломали тебя, - вслух произнес он, обращаясь к спящему. - Они просто тебя использовали. Как используют все и вся. Я ведь тебя предупреждал. Но ты был так самоуверен... - Он не то осуждающе, не то сочувственно покачал головой.
В воздухе повисло тяжелое молчание.
...Тишина, чужое отражение в зеркале, мертвые тела и кровь на руках...
- Ты не поверишь… но я не хотел этого, - прорвал тишину чуть изменившийся голос "гостя". - Не думал, что все так обернется. Я же только хотел… - Он досадливо тряхнул головой. - Но тебе ведь все равно. - Он начал заново:
- В прошлый раз я ничего еще не знал. К счастью для нас обоих... А потом… мне захотелось подарить тебе что-нибудь особенное. Я заглянул в будущее... сам знаешь, что я там увидел. Я бы изменил ход вашей истории, тайком от тебя, но... - он качнул ногой, стоящей на полу, - они мне запретили. Сказали, что я слишком... - на мгновение он отвел глаза и быстро поправился, - что одного раза с меня хватит. Что обычно говорят в таких случаях - ваша любимая Первая Директива и иже с ней.
- Я пытался переубедить их, - "гость" все крепче обхватывал колено ладонями. - Ничего не вышло. Конечно, дипломат из меня, как из тебя политик... но все это было не важно. И мое красноречие, и ваше будущее. Им было нужно одно - чтобы я подчинился. И я уступил. - Кожа на костяшках сцепленных рук вдруг резко побелела.
- Тогда они проявили снисхождение. - Последнее слово он почти выплюнул. - Милостиво разрешили изменить твою судьбу. Только твою, без прямого вмешательства в историю человечества. Ловкий ход... Твоя линия так тесно переплелась с общей, что их было не развести. Подставь я вместо тебя кого-нибудь другого - погибли бы все... вместе с тобой. Можно было спасти тебя одного, но, боюсь, ты предпочел бы умереть.
Он помолчал, потом натянуто продолжил:
- Правда, был еще один вариант. Может, этого они и добивались… Сделать тебя одним из нас. Само собой, ты б ни за что не согласился, но если без пустых формальностей… Потом бы ты ко всему подходил уже с другими мерками. А в масштабах Вселенной твои человеческие желания и участь твоей бывшей расы ничего бы не значили. Ты был бы только благодарен мне, и мы бы славно скоротали вечность. - На его губах промелькнула мечтательная улыбка. - Тебе бы понравилось, поверь мне. Но… - он поискал нужные слова, - чем бы это отличалось от...? - Расцепив руки, он прикоснулся ладонью к своему виску. - Когда твою природу изменяют насильно - это паршиво. - Без того темные глаза у него потемнели еще больше. - Я злейшему врагу такого не пожелаю, не то что тебе. Но они справились и без моих пожеланий… - с горьким сарказмом заметил он. - На этот раз.
- А что я мог сделать? - Его голос становился все тише. - Меня и так вернули условно. Попробуй я нарушить прямой приказ - и в два счета вылетел бы обратно. Сопротивление... - он запнулся, но договорил с каменным лицом, - бессмысленно.
Он рывком поднялся на ноги и прошелся взад-вперед, словно разряжая накопившуюся энергию, затем вернулся к кровати.
- Ты не знаешь, каково это, - с нажимом прошептал он. - Когда то, что было неотъемлемой частью тебя, частью чего был ты - вдруг тебя отторгает. Собственная сила оборачивается врагом - и тебе с ней не справиться. - Он заговорил громче. - Защитные барьеры разлетаются вдребезги - и ты полностью открыт, уязвим для всего, словно выставлен голым на всеобщее обозрение. Связи со Вселенной рвутся, одна за другой, окружающий мир выпадает вовне - остается только сознание, замкнутое на себя, запертое в камере, из которой нет выхода! - Он почти выкрикнул последнюю фразу, дернул в запале рукой и сбросил со столика у кровати стакан.
Тот с размаху врезался в стену, отскочил, несколько раз подпрыгнул и подкатился к ногам "гостя". Тот непонимающе уставился на него и слегка пошевелил носком ботинка. Потом снова присел на край кровати, оперевшись на него руками и глядя в пол.
- Смерть по сравнению с этим - просто пикник, - глухо заверил он. - И когда сознание пропадает, радуешься этому. А потом приходишь в себя... или не в себя, потому что тебя изменили.
Он обернулся к спящему.
- Изнутри это не так забавно, как со стороны, верно? Может, теперь вы бы надо мной не смеялись? Хотя... тебе и тогда было не смешно.
Он проговорил, выделяя каждое слово:
- Я не мог пройти через это еще раз. А ты... всего лишь человек, в конце концов.
Теперь он смотрел на спящего в упор:
- Знаю, ты бы поступил иначе. Ты бы шел напролом, на верную гибель, не задумываясь, стоит того спасаемый или нет - только б ни на йоту не отступить от своих драгоценных принципов. Я так не могу, уж извини.
- Я не умею страдать... и учиться не хочу. - В его глазах появился жестокий стальной блеск. - Страдание - удел смертных. У тебя - своя работа, у меня - своя. Я давал тебе выбор, не забудь. Так что все случившееся - дело твоих рук. Ты сам во всем виноват. - Он замолчал, исчерпав запас аргументов.
Никакие слова не могли изменить неприятного и непреложного факта - он был обязан этому человеку. Обязан каждым мигом своего нынешнего существования. Если бы не он...
Иногда, в минуты страшной скуки, когда вся Вселенная казалась "скоплением вонючих и вредных паров", его пронзала чистая и сильная радость - он всемогущ… он бессмертен… он жив. И мир делался прекрасным, как будто он глядел на него из шаттла, зная, что скоро уже никогда ничего не увидит. Он почти стыдился этого животного чувства и тщательно скрывал его от остальных, утешаясь тем, что это остаточное явление и скоро пройдет... И правда, такие "приступы" становились все слабее и реже. По крайней мере, его не мучили дурные сны.
Сделав полуоборот, его мысли снова вернулись к человеку, лежащему на кровати. Но что тут сделаешь… Стереть память? Поставить эмоциональный блок? Или хоть кошмары убрать? Все упирается в одно - надо радикально перекраивать психику. А этого он не хотел. Ради себя или ради него - но не хотел.
Ему оставалось только смотреть на того, кто когда-то спас его, рискуя больше чем своей жизнью. Смертный спасает всемогущего бога, а тот ничем не может ему помочь. Убийственная ирония... он как никто мог оценить эту злую издевку.
- Я не останусь твоим должником, - с вызовом заверил он. - Я спасу тебе жизнь, вот увидишь... когда для этого не придется ничем рисковать. А сейчас... хоть одну спокойную ночь я тебе подарю. - И он тихо подул на лоб спящему, пробуждая в его памяти приятные мгновения. Тот прижался щекой к подушке, и на лице у него проявилась легкая улыбка. Теперь ему до утра будут сниться только хорошие сны. А потом все пойдет как обычно - и с этим ничего не поделать.
Потому что абсолютная свобода - такая же фикция, как абсолютное пространство-время. Совершенная свобода - лишь в небытии. Не в смерти - именно в небытии.
А существование предполагает границы. И как ни упоительно ломать чужие рамки, он никогда не разрушал ради самого разрушения. Но смертные слишком хрупки - не только телом... Перед ним была стена. И он не будет биться об нее лбом. Пора уходить. Но прежде...
Его губы скривились в иронической усмешке, но глаза оставались непроницаемыми, как черные глубины космоса, что манят чудесами, таят в себе сокровища, сулят исполнение заветных желаний - утонченных и низменных. Влекут к себе неосторожных, калеча их тела и души.
Он наклонился к самому уху спящего и еле слышно, будто кто-то мог их подслушать, прошептал:
- Pardonnez - moi , mon capitaine .
Потом щелкнул пальцами и исчез в яркой вспышке света.
А человек светло улыбался. Во сне он видел пламя костра, озаряющее темную ночь. У костра сидит мальчик, завороженно вглядываясь в звездное небо. Где-то там, далеко, бороздят просторы Вселенной космические корабли... Приключения, опасности, неразгаданные тайны, неизведанные миры и их обитатели - загадочные, непонятные, другие...
Но даже в пылком мальчишеском воображении не могли возникнуть две разумные расы, когда-то напоминавшие людей - и перечеркнувшие свое прошлое ради достижения совершенства. Такие разные, но в чем-то похожие… безжалостная целеустремленность и беспечное равнодушие.
Пройдет полвека, прежде чем люди встретятся с ними - и он будет одним из первых. Но этот мальчик ничего не знает, и мысли его легки. Он знает одно - он станет офицером Звездного Флота.
"Энтерпрайз" NCC -1701- D , следующее утро.
Капитан Жан-Люк Пикар проснулся с давно забытым чувством безмятежного покоя и не торопился вставать. Он мог пролежать так целую вечность, растворяясь в блаженном тумане, сливаясь с Вселенной, в которой не осталось ничего, кроме полного умиротворения... "И Бог на небесах, и все в порядке в мире..."
По краю сознания царапнула посторонняя мысль. Его ждет работа? Ничего, подождет... Федерация не распадется, "Энтерпрайз" не развалится, команда и без него отлично справляется - взять хотя бы… хотя бы...
Вернувшаяся память прошила острой болью, выдернув его из сладкого забытья в реальность. Капитан сел, взглянул на часы и не поверил своим глазам.
Merde ! Он уже двадцать минут как должен быть на совещании старшего командного состава, им же самим назначенном. С ним такого не случалось... самое меньшее со времен Академии.
Пикар откинул одеяло, вскочил на ноги и едва не споткнулся о стакан, валяющийся на полу. Это еще откуда? Он же оставлял стакан на столе! Неужели сбросил во сне? Капитан нахмурился, покачал головой и с удвоенной скоростью стал приводить себя в порядок.
В конференц-зал он вошел собранным и подтянутым как всегда.
- Прошу прощения за опоздание.
Диана Трой внимательно посмотрела на него, Дейта переглянулся с ЛаФоржем, а первый помощник Райкер возразил самым серьезным тоном:
- Правило Звездного Флота номер один - капитан не опаздывает, он изменяет рабочее расписание.
Чуть заметная озорная смешинка пробежала по лицам собравшихся и отразилась в глазах капитана - но только в глазах. Выражение лица Пикара осталось невозмутимым:
- Тогда приступим к делу.
Там же, несколько часов спустя.
- Вы прекрасно выглядите, капитан! - Советник Трой улыбнулась в своей профессиональной манере, словно говорящей пациенту "я-знаю-что-вы-чувствуете-и-это-наш-с-вами-секрет". Недоброжелатели (если у Дианы они были) могли бы назвать эту улыбку "покровительственной".
Пикар мысленно вздохнул. Даже сегодня отдохнуть от "разговоров по душам" не удастся. Неужели не сделать небольшой перерыв?
Диана, без сомнения, "услышала" его раздражение, но никак не показала этого. В ее черных глазах светилась искренняя радость за него, и Пикар устыдился себя. Искупая вспышку досады, он сердечно улыбнулся в ответ:
- А чувствую себя еще лучше. Я отлично выспался.
Он ждал, что советник сейчас заговорит об его опоздании. Ему не хотелось трогать эту тему - доктор Крашер на ежедневном медосмотре и так вытянула из него все подробности, а потом долго что-то объясняла про естественные защитные реакции организма. Возможно, она снова исподволь пыталась убедить его регулярно принимать снотворное - но один раз сказав "нет", он больше не обращал внимания на такие попытки.
И это притом, что доктора на совещании не было... откуда же она знала об опоздании? Впрочем, он давно догадывался, что Диана и Беверли время от времени сверяют свои записи.
И не только они... Пикар не удивился бы, если б узнал, что остальные тоже обсуждают меж собой его самочувствие. И он не мог сердиться на них за это.
Команда, наверное, считала, что он ничего не замечает. Их повышенный энтузиазм и рвение в работе были вполне понятны. Но он видел, как предупредительно исполнительны подчиненные, как стараются лишний раз не беспокоить его старшие офицеры, как почти ежедневно под каким-нибудь предлогом заходит к нему Райкер, как непривычно сжато отвечает на его вопросы Дейта...
Их неподдельная забота ранила душу и щемила сердце. В такие минуты ему казалось, что он никогда не ценил своих людей по достоинству, и наперекор боли он испытывал горькую радость оттого, что никому из них не довелось пережить самого страшного.
Однако Диана ничего не сказала про утро. Она спросила совсем другое:
- Тогда что же вас беспокоит?
Ее улыбка сменила выражение на "я-знаю-о-вас-то-чего-не-знаете-вы". По прошлому опыту Пикар знал, что отпираться бесполезно и ответ "ничего" не пройдет. Он задумался, добросовестно стараясь рассортировать свои чувства.
- Слишком резкий переход, наверное, - наконец предположил он. - Я уже отвык от спокойных ночей.
Он сказал это как нечто само собой разумеющееся - и естественность его тона больно кольнула Диану. "Мы - не боги", повторила она про себя извечную фразу врачей. "Мы не лечим людей, мы лишь помогаем им вылечиться самим". Но легче ей не стало. Да, она помогала капитану, чем могла, но… как-то по просьбе Беверли она заговорила с ним о приеме снотворного. Пытаясь повлиять на него, она намекнула, что в его поведении проявляются элементы саморазрушения... и что отказ от снотворного вызван подсознательным желанием наказать себя за поражение.
Больше она об этом не заикалась. И чем дальше, тем яснее понимала, что в главном она капитану не поможет. Он словно окружил себя защитной стеной - и она не могла пробиться к нему. Несмотря на всю свою уязвимость, он обладал незаурядной силой воли - и тратил ее на то, чтобы истязать себя. А она ничего не могла поделать...
- Советник? - услышала она удивленный голос Пикара. И привычно улыбнулась, прогоняя бесполезные мысли.
- Простите, капитан. Так вас беспокоит то, что вы не видели кошмаров?
- Не то чтобы совсем не видел - это и странно. Ночь началась как обычно, я несколько раз просыпался... а потом вдруг как рукой сняло. И такие чудесные сны... - Он неловко улыбнулся. - Непонятно почему... чувствуешь себя игрушкой в чьих-то руках.
Он тут же пожалел о последних словах, но Диана как будто ничего не заметила.
- Вам так важно понимать причины происходящего c вами - даже когда оно приятно? - спросила Диана Трой. - Неожиданность обычно усиливает удовольствие. Вы уверены, что вас беспокоит именно это? - Она постаралась задать вопрос как можно небрежнее.
Пикар явственно заколебался, но все-таки признался:
- У меня такое чувство, точно ночью что-то случилось... точно со мной кто-то говорил.
- Во сне? - поспешно уточнила Диана.
- Наверное, - недоуменно поднял брови Пикар. - Вряд ли кто-нибудь зашел бы в мою каюту поболтать среди ночи.
- И о чем же с вами говорили?
- Не помню, - просто ответил Пикар. - Осталось только ощущение чего-то важного. И чего-то знакомого... знакомого и неприятного... - Лицо капитана сделалось беспомощно-растерянным.
Этого Диана не ожидала. Пикар обычно не помнил своих снов - кроме кошмаров, которые помнил слишком хорошо. Но беспокоиться из-за полузабытого сновидения? Конечно, "разговор" можно вспомнить... с помощью того же гипноза. Но Трой заранее знала, как встретит такое предложение Пикар, и не хотела давить на него по пустякам.
- Это всего лишь сон, Жан-Люк, - успокаивающе произнесла она.
- Да. Конечно. - Капитан кивнул. - Всего лишь сон, - повторил он, перебивая навязчивый привкус ускользающего воспоминания.
Он повернулся, чтобы уйти, но, спохватившись, обернулся к Диане:
- Спасибо, советник.
К вечеру это странное чувство забудется, а первый же ночной кошмар сотрет его из памяти навсегда.
И когда через полгода усталый, раздосадованный капитан войдет в кабинет и увидит там в кресле своего ночного "собеседника", который закинет ногу на стол и воскликнет: "Жан-Люк! Как я рад тебя видеть!" - Пикар и тогда ничего не вспомнит.
Где-то вне обычного времени и пространства.
Кью ощутил легкое прикосновение чужой мысли.
- Ты опять был у них? - прозвучало в его сознании.
- Этого Континуум мне не запрещал, - огрызнулся он. - И какой смысл спрашивать, если ты все время за мной следишь?
- Уже нет, - возразил другой Кью. - Эту радостную весть я и собирался тебе сообщить. После недавнего… ммм… инцидента Континуум решил, что твой испытательный срок закончен. - Он выдержал театральную паузу, но не дождавшись положенного взрыва восторга, небрежно добавил:
- Кажется, ты в самом деле кое-чему научился.
- Вы могли бы поверить мне на слово, - буркнул Кью в ответ.
- На слово? - Второй Кью искренне рассмеялся. - Ни за что. Но надо отдать тебе должное… - Обычный разнобой интонаций мысленной речи, ведущейся сразу на нескольких уровнях, обрел единую тональность - кью "говорят" так в самых исключительных случаях. - Ты доказал, что способен вести себя разумно. Способен контролировать свои прихоти и помнить, кто ты такой. Помнить о долге перед Континуумом. - Официальную торжественность окрасили мягкие обертоны. - Я горжусь тобой, брат.
На этой прочувствованной ноте оратора прервал кинжальный выброс энергии - безвредный, но неприятный - в котором его "разумный" братец исчез. Что на человеческий язык переводилось как "А пошел ты..." с демонстративным хлопком дверью.
Но Кью-второй оставил эту хамскую выходку без внимания. Малышу всегда не хватало выдержки. Что ж, когда-нибудь придет и это... Куда торопиться, если впереди - вечность?
Франция, Лабар, некоторое время спустя.
По заботливо возделанному винограднику, сцепившись, катались двое человек, вываливаясь в грязи, громко пыхтя и ломая ухоженные лозы. Можно было подумать, что дерутся не на шутку разошедшиеся мальчишки - вот только на вид обоим уже перевалило за пятьдесят.
Выдохнувшись наконец, они разжали руки, тяжело дыша после потасовки и захлебываясь смехом. Вряд ли команда "Энтерпрайза" признала бы сейчас своего капитана - в гражданской одежде и перемазанного с ног до головы.
- Ты сам напросился, - белозубо рассмеялся Жан-Люк.
- Да, - довольно усмехнулся другой. - Но тебе это полезно. Ты был так ужасно суров к себе. - За преувеличенно снисходительной насмешкой угадывалось более теплое чувство.
- Ты не понимаешь, - покачал головой Пикар, - не понимаешь... - На выдохе вместо смешка у него вдруг вырвался всхлип. - Они отняли у меня все. Использовали как орудие убийства. Я не смог остановить их. Хотя я должен был... - Слова, жегшие его душу изнутри все эти нескончаемые дни, толчками выплескивались наружу - словно кровь из глубокой раны.
- Я старался... так старался... но не смог. У меня не вышло! Я должен был помешать им. Должен... был... помешать... - И долгожданные слезы катились по его покрытому грязью лицу. Он плакал по утерянным жизням, по сломанным судьбам, по разбитым иллюзиям - и по себе.
Второй человек смотрел на него с непонятным выражением во взгляде.
- Значит, мой брат все-таки простой смертный, - задумчиво проговорил он, словно завершая неоконченный разговор. - Ты нескоро об этом забудешь. Очень нескоро.
Он был прав - Пикар помнил об этом до конца своей жизни.
Человеческой жизни - недолговечной, как пламя свечи на ветру… как искра костра, что взлетает в ночное небо и гаснет в тщетной попытке достигнуть звезд.
Удел смертных.
(разговор, которого не было)
Автор Хейлир
http://heylir.livejournal.com/
"А, люди вечно страдают и умирают".
Один из бессмертных.
В капитанской каюте царил мягкий полумрак. Корабельные часы показывали глубокую ночь, и почти все не занятые на ночных дежурствах уже спали. За исключением самого капитана.
Он сидел в кресле, откинувшись и полуприкрыв глаза. Тело и мозг сковывала обессиливающая истома - следствие постоянного недосыпания. Несмотря на рекомендации врачей, он прибегал к снотворному не чаще, чем раз в три ночи, идя на компромисс с измученным организмом - только чтобы не утратить ясности рассудка. Но прятаться за химическими препаратами он не собирался.
И сейчас живая память о недавнем кошмаре не давала ему соскользнуть в манящий сон. Но у него уже имелся опыт. Каждую ночь, раз за разом просыпаясь в холодном поту и с бешено бьющимся сердцем, он боролся с самим собой.
Он включал музыку, но рожденные извне звуки радости и надежды не могли пробиться к его душе - и любимые мелодии надолго переплелись в сознании с болью и страхом.
Как-то раз он слушал нежный и печальный напев флейты, и ему почему-то вспомнился "Гамлет": "Что ж вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом - вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя". И, резко оборвав музыку, он убрал запись подальше - чтобы больше не доставать.
Кошмарное наваждение могли рассеять человеческие голоса - и порой он ходил по кораблю, придумывая себе поводы для разговоров с командой. Очень редко, чтобы не возбуждать подозрений. Конечно, с врачом или советником можно поговорить в любое время, но таких бесед ему и днем хватало.
В крайнем случае годился его собственный выразительный баритон, заглушающий в памяти резкий металлический голос.
Капитан поднялся с кресла и подошел к книжной полке. Ласкающим движением руки провел по корешкам, выбрал книгу наугад и наугад же раскрыл. Вгляделся в печатный текст, повернув книгу к свету, и снова закрыл.
Это стихотворение он знал наизусть, хотя вспоминал его нечасто. Глубоко вдохнув, он начал читать вслух скорбные мелодичные строчки на "малоизвестном" языке его родины:
Les sanglots longs
Des violons
De l'automne
Blessent mon coeur
D'une langueur
Monotone.
Tout suffocant
Et blкme, quand
Sonne l'heure.
Je me souviens
Des jours anciens,
Et je pleure.
Et je m'en vais
Au vent mauvais
Qui m'emporte
De за, de lа,
Pareil а la
Feuille morte.
Издалека
Льется тоска
Скрипки осенней -
И не дыша,
Стынет душа
В оцепененье.
Час прозвенит -
И леденит
Отзвук угрозы,
А помяну
В сердце весну -
Катятся слезы.
И до утра
Злые ветра
В жалобном вое
Кружат меня,
Словно гоня
С палой листвою.
Перевод А. Гелескула.
Выделены места, далее цитируемые в тексте (прим. автора).
На звездолетах не бывает осени, но в человеческие души она приходит и там.
"...Blessent mon coeur / D'une langueur / Monotone." Чужие слова эхом отдавались в его сердце.
"Je me souviens / Des jours anciens, / Et je pleure..." повторил он. Нет, он не имел права на слезы. Он выжил, когда из-за него погибли тысячи других. И каждый был кем-то оплакан... но палач, рыдающий по своим жертвам, оскорбляет их память.
Только строчки умершего пятьсот лет назад поэта плакали за него по ушедшей безвозвратно весне.
"Et je m'en vais / Au vent mauvais / Qui m'emporte / De за, de lа, / Pareil а la / Feuille morte." Morte . Morte . Morte ...
Самая жестокая боль, самое страшное горе, самая бессмысленная трагедия - для поэзии лишь подручный материал, из которого выплавляется прекрасное. Так не бесчеловечно ли приносить ей в жертву свои чувства, получая взамен минутное облегчение боли? Не предает ли он себя, используя наркотик гораздо более сильный, чем простое снотворное?
Нет... Потому что твои чувства сливаются с чувствами других людей, что плачут и смеются так же, как ты - во все века, по всей Вселенной. Это "жертвоприношение" дарует тебе единение со всем страдающим человечеством. История связывает времена, поэзия - живущих в них людей. Даже оставаясь совершенно один, ты не одинок...
Мысли потеряли четкость и начали заплетаться. Он вздохнул. Попытаться в последний раз... Если снова проснусь, приму снотворное, пообещал он себе.
Он забрался в постель, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Сон пришел быстро, беспокойный, сумбурный, но все-таки сон...
* * * * *
Внезапно в каюте блеснула яркая вспышка света, и в ней появился темноволосый мужчина средних лет, одетый в капитанскую форму Звездного Флота.
Незваный гость неслышно подошел к кровати, уселся на самый край и принялся бесцеремонно разглядывать спящего, которого ничуть не потревожило это неожиданное вторжение.
Учащенное дыхание, неровный пульс, клубок отрицательных эмоций, ощутимых даже при легком контакте... Заглянуть, что ли, поглубже… а зачем? Раньше он этим не баловался - с чего же вдруг? Да какая разница... сладковато-острый вкус соблазна дразнил его - так стоящего на краю пропасти тянет посмотреть вниз.
Прежде он заглянул бы не раздумывая, а теперь почему-то медлил... Становится осторожней? Ну уж нет. Он будет поступать, как ему вздумается. Отбросив колебания, он частью своего сознания слился со спящим, видя, слыша и чувствуя то же, что и он.
* * * * *
Он на корабельном мостике. Вокруг оглушающе тихо - ни мягкого гуденья двигателей, ни кратких реплик офицеров, ни женственного голоса компьютера. И повсюду лежат безжизненные тела. Он медленно идет между ними, наклоняясь над мертвыми, зовя их по именам, пытаясь уловить хоть проблеск жизни и понимая, что все бесполезно.
На полу загустевали лужи крови. Он неосторожно наступил в одну, поскользнулся и, чтобы не упасть, схватился рукой за поручень. А когда отнял ладонь - она вся была в крови. Он продолжал идти, все еще на что-то надеясь - но кругом были одни мертвые. Обойдя весь мостик, он коснулся окровавленной рукой нагрудного коммуникатора.
- Вызываю Инженерный!
Молчание.
- Вызываю медчасть!
Молчание.
- Вызываю транспортный отсек!
Молчание.
Он вызывал отдельные палубы, потом офицеров, которых не было здесь - все то же мертвое молчание.
- Компьютер! - наконец решился он. - На борту есть живые... кроме меня?
- Признаки жизнедеятельности не фиксируются. - Металлический голос резанул слух.
- Курс в сектор 0-0-1.
Он вошел в дом, где не был почти двадцать лет - и все же такой знакомый. Но и тут царила та же звенящая, сводящая с ума тишина - только скрип ступенек под ногами. Он поднялся по лестнице, толкнул дверь и увидел лежащего на полу русоголового мальчика с мягкими чертами лица. Из угла рта у него вытекала струйка крови.
Он знал, кто этот мальчик, хотя они никогда не виделись. Знал, что он мертв. Знал, что в живых не осталось никого - ни в этом доме, ни на всей Земле. И знал, кто это сделал.
Он наклонился к телу и вдруг, уловив краем глаза какое-то движение, резко обернулся.
Перед ним стояло полугуманоидное, полукибернетическое существо с неестественно бледной кожей и укрепленным на голове сенсороскопом - тот, кто уничтожил всех его сородичей и оставил его умирать в одиночестве от горя и отчаяния.
С зашедшимся от ненависти сердцем он шагнул к врагу, вскинул руку, и его пальцы ощутили прозаический холодок... зеркала.
* * * * *
"НЕТ!!!" - крик, раздирающий душу на части, раздался в мозгу и ушах "гостя" почти одновременно. Сквозь его сознание прокатилась та же волна необоримого ужаса, отвращения и неизбывной вины, что накрыла собой человеческий мозг, прорывая тонкую пелену сна...
Молниеносным движением он поднес ладонь ко лбу капитана, удержав его на самой грани пробуждения. Махнул рукой в сторону, стирая только что пережитое из памяти, гася порожденные кошмаром чувства. Когда сон стал ровным и глубоким, убрал ладонь и стряхнул с себя остатки чужого восприятия, наглухо закрывшись даже для простейшей эмпатии.
Потом закинул ногу за ногу, переплел пальцы рук и обхватил ими колено. Поза получилась очень неустойчивой, но "гость" как будто не испытывал никаких неудобств. В полумраке каюты темно-красный цвет его униформы почти сливался с черным, создавая впечатление траура.
Он по-прежнему смотрел в лицо спящего, которое теперь ничего не выражало. Это оказалось хуже, чем он ожидал. Сама мысль о периодической неизбежной потере сознания вызывала в нем отвращение, но для людей сон означал совсем другое. "Великий утешитель", как говорили древние. Избавитель от боли и забот, которыми полна человеческая жизнь, последнее прибежище. Им не обойтись без него - даже когда оно оборачивается западней или камерой пыток.
В обширном арсенале средств, которыми люди издавна мучили друг друга, числилось и насильственное лишение сна - как эффективный способ довести жертву до безумия.
Но здесь не Средневековье и не Древний Китай. При всей их неразвитости людская медицина могла обеспечить нормальный сон. Так зачем понапрасну изводить себя, отказываясь от лекарств?
Зачем? Да все затем же… Как это по-человечески - упрямо биться лбом об стенку, и в простоте душевной ждать, когда стена посторонится. И даже потеряв последнюю надежду, все равно расшибаться в кровь - потому что так велят их дурацкие правила.
Но эта твердокаменность причудливо сочеталась в них с мягкотелостью. Очаровательная резкость контрастов...
И сквозь его естественное сознание безмерного превосходства (которое они принимали за презрение) все сильнее проступал невольный интерес, который кое-кто считал "нездоровым". Люди называют подобное "тягой к дурному обществу".
А последний драматический визит к ним только усилил и то, и другое чувство. Он стал куда острее сознавать превосходство своей расы, испытав на себе ограничения смертной жизни. Он даже сомневался, захочет ли снова побывать в человеческой форме… и на этом корабле. Но возвращение домой быстро сгладило кошмар случившегося. Разумеется, он ничего не забыл - но так, будто это произошло с кем-то другим, не с ним. В каком-то смысле, так оно и было.
Что же до "нездорового интереса"... Ему нравилось устраивать проверки, ставить подопытных в трудные положения и наблюдать, как раскрываются их качества - а та заварушка не уступала многим из его придумок. И хоть тогда упрямая убежденность капитана в том, что все это - очередная игра, просто выводила из себя... задним числом она льстила его творческому самолюбию.
Результаты этой нечаянной проверки не просто удивили его (это случалось и раньше) - к удивлению примешивалось еще кое-что... Иначе зачем он здесь?
А мирно спящий рядом смертный был живым воплощением контрастов человеческой природы. Он напоминал… рапиру, острую и гибкую, выдержавшую не один бой и вздрагивающую от легчайшего прикосновения. Как говорят у людей, из тех, что гнутся, да не ломаются.
Не ломаются… Он пренебрежительно усмехнулся. Младенческая наивность. Сломать можно любого - если знать, как. Иногда достаточно микропроцессора, вживленного в мозг. Иногда... он оборвал непрошеную мысль.
- Но даже они не сломали тебя, - вслух произнес он, обращаясь к спящему. - Они просто тебя использовали. Как используют все и вся. Я ведь тебя предупреждал. Но ты был так самоуверен... - Он не то осуждающе, не то сочувственно покачал головой.
В воздухе повисло тяжелое молчание.
...Тишина, чужое отражение в зеркале, мертвые тела и кровь на руках...
- Ты не поверишь… но я не хотел этого, - прорвал тишину чуть изменившийся голос "гостя". - Не думал, что все так обернется. Я же только хотел… - Он досадливо тряхнул головой. - Но тебе ведь все равно. - Он начал заново:
- В прошлый раз я ничего еще не знал. К счастью для нас обоих... А потом… мне захотелось подарить тебе что-нибудь особенное. Я заглянул в будущее... сам знаешь, что я там увидел. Я бы изменил ход вашей истории, тайком от тебя, но... - он качнул ногой, стоящей на полу, - они мне запретили. Сказали, что я слишком... - на мгновение он отвел глаза и быстро поправился, - что одного раза с меня хватит. Что обычно говорят в таких случаях - ваша любимая Первая Директива и иже с ней.
- Я пытался переубедить их, - "гость" все крепче обхватывал колено ладонями. - Ничего не вышло. Конечно, дипломат из меня, как из тебя политик... но все это было не важно. И мое красноречие, и ваше будущее. Им было нужно одно - чтобы я подчинился. И я уступил. - Кожа на костяшках сцепленных рук вдруг резко побелела.
- Тогда они проявили снисхождение. - Последнее слово он почти выплюнул. - Милостиво разрешили изменить твою судьбу. Только твою, без прямого вмешательства в историю человечества. Ловкий ход... Твоя линия так тесно переплелась с общей, что их было не развести. Подставь я вместо тебя кого-нибудь другого - погибли бы все... вместе с тобой. Можно было спасти тебя одного, но, боюсь, ты предпочел бы умереть.
Он помолчал, потом натянуто продолжил:
- Правда, был еще один вариант. Может, этого они и добивались… Сделать тебя одним из нас. Само собой, ты б ни за что не согласился, но если без пустых формальностей… Потом бы ты ко всему подходил уже с другими мерками. А в масштабах Вселенной твои человеческие желания и участь твоей бывшей расы ничего бы не значили. Ты был бы только благодарен мне, и мы бы славно скоротали вечность. - На его губах промелькнула мечтательная улыбка. - Тебе бы понравилось, поверь мне. Но… - он поискал нужные слова, - чем бы это отличалось от...? - Расцепив руки, он прикоснулся ладонью к своему виску. - Когда твою природу изменяют насильно - это паршиво. - Без того темные глаза у него потемнели еще больше. - Я злейшему врагу такого не пожелаю, не то что тебе. Но они справились и без моих пожеланий… - с горьким сарказмом заметил он. - На этот раз.
- А что я мог сделать? - Его голос становился все тише. - Меня и так вернули условно. Попробуй я нарушить прямой приказ - и в два счета вылетел бы обратно. Сопротивление... - он запнулся, но договорил с каменным лицом, - бессмысленно.
Он рывком поднялся на ноги и прошелся взад-вперед, словно разряжая накопившуюся энергию, затем вернулся к кровати.
- Ты не знаешь, каково это, - с нажимом прошептал он. - Когда то, что было неотъемлемой частью тебя, частью чего был ты - вдруг тебя отторгает. Собственная сила оборачивается врагом - и тебе с ней не справиться. - Он заговорил громче. - Защитные барьеры разлетаются вдребезги - и ты полностью открыт, уязвим для всего, словно выставлен голым на всеобщее обозрение. Связи со Вселенной рвутся, одна за другой, окружающий мир выпадает вовне - остается только сознание, замкнутое на себя, запертое в камере, из которой нет выхода! - Он почти выкрикнул последнюю фразу, дернул в запале рукой и сбросил со столика у кровати стакан.
Тот с размаху врезался в стену, отскочил, несколько раз подпрыгнул и подкатился к ногам "гостя". Тот непонимающе уставился на него и слегка пошевелил носком ботинка. Потом снова присел на край кровати, оперевшись на него руками и глядя в пол.
- Смерть по сравнению с этим - просто пикник, - глухо заверил он. - И когда сознание пропадает, радуешься этому. А потом приходишь в себя... или не в себя, потому что тебя изменили.
Он обернулся к спящему.
- Изнутри это не так забавно, как со стороны, верно? Может, теперь вы бы надо мной не смеялись? Хотя... тебе и тогда было не смешно.
Он проговорил, выделяя каждое слово:
- Я не мог пройти через это еще раз. А ты... всего лишь человек, в конце концов.
Теперь он смотрел на спящего в упор:
- Знаю, ты бы поступил иначе. Ты бы шел напролом, на верную гибель, не задумываясь, стоит того спасаемый или нет - только б ни на йоту не отступить от своих драгоценных принципов. Я так не могу, уж извини.
- Я не умею страдать... и учиться не хочу. - В его глазах появился жестокий стальной блеск. - Страдание - удел смертных. У тебя - своя работа, у меня - своя. Я давал тебе выбор, не забудь. Так что все случившееся - дело твоих рук. Ты сам во всем виноват. - Он замолчал, исчерпав запас аргументов.
Никакие слова не могли изменить неприятного и непреложного факта - он был обязан этому человеку. Обязан каждым мигом своего нынешнего существования. Если бы не он...
Иногда, в минуты страшной скуки, когда вся Вселенная казалась "скоплением вонючих и вредных паров", его пронзала чистая и сильная радость - он всемогущ… он бессмертен… он жив. И мир делался прекрасным, как будто он глядел на него из шаттла, зная, что скоро уже никогда ничего не увидит. Он почти стыдился этого животного чувства и тщательно скрывал его от остальных, утешаясь тем, что это остаточное явление и скоро пройдет... И правда, такие "приступы" становились все слабее и реже. По крайней мере, его не мучили дурные сны.
Сделав полуоборот, его мысли снова вернулись к человеку, лежащему на кровати. Но что тут сделаешь… Стереть память? Поставить эмоциональный блок? Или хоть кошмары убрать? Все упирается в одно - надо радикально перекраивать психику. А этого он не хотел. Ради себя или ради него - но не хотел.
Ему оставалось только смотреть на того, кто когда-то спас его, рискуя больше чем своей жизнью. Смертный спасает всемогущего бога, а тот ничем не может ему помочь. Убийственная ирония... он как никто мог оценить эту злую издевку.
- Я не останусь твоим должником, - с вызовом заверил он. - Я спасу тебе жизнь, вот увидишь... когда для этого не придется ничем рисковать. А сейчас... хоть одну спокойную ночь я тебе подарю. - И он тихо подул на лоб спящему, пробуждая в его памяти приятные мгновения. Тот прижался щекой к подушке, и на лице у него проявилась легкая улыбка. Теперь ему до утра будут сниться только хорошие сны. А потом все пойдет как обычно - и с этим ничего не поделать.
Потому что абсолютная свобода - такая же фикция, как абсолютное пространство-время. Совершенная свобода - лишь в небытии. Не в смерти - именно в небытии.
А существование предполагает границы. И как ни упоительно ломать чужие рамки, он никогда не разрушал ради самого разрушения. Но смертные слишком хрупки - не только телом... Перед ним была стена. И он не будет биться об нее лбом. Пора уходить. Но прежде...
Его губы скривились в иронической усмешке, но глаза оставались непроницаемыми, как черные глубины космоса, что манят чудесами, таят в себе сокровища, сулят исполнение заветных желаний - утонченных и низменных. Влекут к себе неосторожных, калеча их тела и души.
Он наклонился к самому уху спящего и еле слышно, будто кто-то мог их подслушать, прошептал:
- Pardonnez - moi , mon capitaine .
Потом щелкнул пальцами и исчез в яркой вспышке света.
А человек светло улыбался. Во сне он видел пламя костра, озаряющее темную ночь. У костра сидит мальчик, завороженно вглядываясь в звездное небо. Где-то там, далеко, бороздят просторы Вселенной космические корабли... Приключения, опасности, неразгаданные тайны, неизведанные миры и их обитатели - загадочные, непонятные, другие...
Но даже в пылком мальчишеском воображении не могли возникнуть две разумные расы, когда-то напоминавшие людей - и перечеркнувшие свое прошлое ради достижения совершенства. Такие разные, но в чем-то похожие… безжалостная целеустремленность и беспечное равнодушие.
Пройдет полвека, прежде чем люди встретятся с ними - и он будет одним из первых. Но этот мальчик ничего не знает, и мысли его легки. Он знает одно - он станет офицером Звездного Флота.
"Энтерпрайз" NCC -1701- D , следующее утро.
Капитан Жан-Люк Пикар проснулся с давно забытым чувством безмятежного покоя и не торопился вставать. Он мог пролежать так целую вечность, растворяясь в блаженном тумане, сливаясь с Вселенной, в которой не осталось ничего, кроме полного умиротворения... "И Бог на небесах, и все в порядке в мире..."
По краю сознания царапнула посторонняя мысль. Его ждет работа? Ничего, подождет... Федерация не распадется, "Энтерпрайз" не развалится, команда и без него отлично справляется - взять хотя бы… хотя бы...
Вернувшаяся память прошила острой болью, выдернув его из сладкого забытья в реальность. Капитан сел, взглянул на часы и не поверил своим глазам.
Merde ! Он уже двадцать минут как должен быть на совещании старшего командного состава, им же самим назначенном. С ним такого не случалось... самое меньшее со времен Академии.
Пикар откинул одеяло, вскочил на ноги и едва не споткнулся о стакан, валяющийся на полу. Это еще откуда? Он же оставлял стакан на столе! Неужели сбросил во сне? Капитан нахмурился, покачал головой и с удвоенной скоростью стал приводить себя в порядок.
В конференц-зал он вошел собранным и подтянутым как всегда.
- Прошу прощения за опоздание.
Диана Трой внимательно посмотрела на него, Дейта переглянулся с ЛаФоржем, а первый помощник Райкер возразил самым серьезным тоном:
- Правило Звездного Флота номер один - капитан не опаздывает, он изменяет рабочее расписание.
Чуть заметная озорная смешинка пробежала по лицам собравшихся и отразилась в глазах капитана - но только в глазах. Выражение лица Пикара осталось невозмутимым:
- Тогда приступим к делу.
Там же, несколько часов спустя.
- Вы прекрасно выглядите, капитан! - Советник Трой улыбнулась в своей профессиональной манере, словно говорящей пациенту "я-знаю-что-вы-чувствуете-и-это-наш-с-вами-секрет". Недоброжелатели (если у Дианы они были) могли бы назвать эту улыбку "покровительственной".
Пикар мысленно вздохнул. Даже сегодня отдохнуть от "разговоров по душам" не удастся. Неужели не сделать небольшой перерыв?
Диана, без сомнения, "услышала" его раздражение, но никак не показала этого. В ее черных глазах светилась искренняя радость за него, и Пикар устыдился себя. Искупая вспышку досады, он сердечно улыбнулся в ответ:
- А чувствую себя еще лучше. Я отлично выспался.
Он ждал, что советник сейчас заговорит об его опоздании. Ему не хотелось трогать эту тему - доктор Крашер на ежедневном медосмотре и так вытянула из него все подробности, а потом долго что-то объясняла про естественные защитные реакции организма. Возможно, она снова исподволь пыталась убедить его регулярно принимать снотворное - но один раз сказав "нет", он больше не обращал внимания на такие попытки.
И это притом, что доктора на совещании не было... откуда же она знала об опоздании? Впрочем, он давно догадывался, что Диана и Беверли время от времени сверяют свои записи.
И не только они... Пикар не удивился бы, если б узнал, что остальные тоже обсуждают меж собой его самочувствие. И он не мог сердиться на них за это.
Команда, наверное, считала, что он ничего не замечает. Их повышенный энтузиазм и рвение в работе были вполне понятны. Но он видел, как предупредительно исполнительны подчиненные, как стараются лишний раз не беспокоить его старшие офицеры, как почти ежедневно под каким-нибудь предлогом заходит к нему Райкер, как непривычно сжато отвечает на его вопросы Дейта...
Их неподдельная забота ранила душу и щемила сердце. В такие минуты ему казалось, что он никогда не ценил своих людей по достоинству, и наперекор боли он испытывал горькую радость оттого, что никому из них не довелось пережить самого страшного.
Однако Диана ничего не сказала про утро. Она спросила совсем другое:
- Тогда что же вас беспокоит?
Ее улыбка сменила выражение на "я-знаю-о-вас-то-чего-не-знаете-вы". По прошлому опыту Пикар знал, что отпираться бесполезно и ответ "ничего" не пройдет. Он задумался, добросовестно стараясь рассортировать свои чувства.
- Слишком резкий переход, наверное, - наконец предположил он. - Я уже отвык от спокойных ночей.
Он сказал это как нечто само собой разумеющееся - и естественность его тона больно кольнула Диану. "Мы - не боги", повторила она про себя извечную фразу врачей. "Мы не лечим людей, мы лишь помогаем им вылечиться самим". Но легче ей не стало. Да, она помогала капитану, чем могла, но… как-то по просьбе Беверли она заговорила с ним о приеме снотворного. Пытаясь повлиять на него, она намекнула, что в его поведении проявляются элементы саморазрушения... и что отказ от снотворного вызван подсознательным желанием наказать себя за поражение.
Больше она об этом не заикалась. И чем дальше, тем яснее понимала, что в главном она капитану не поможет. Он словно окружил себя защитной стеной - и она не могла пробиться к нему. Несмотря на всю свою уязвимость, он обладал незаурядной силой воли - и тратил ее на то, чтобы истязать себя. А она ничего не могла поделать...
- Советник? - услышала она удивленный голос Пикара. И привычно улыбнулась, прогоняя бесполезные мысли.
- Простите, капитан. Так вас беспокоит то, что вы не видели кошмаров?
- Не то чтобы совсем не видел - это и странно. Ночь началась как обычно, я несколько раз просыпался... а потом вдруг как рукой сняло. И такие чудесные сны... - Он неловко улыбнулся. - Непонятно почему... чувствуешь себя игрушкой в чьих-то руках.
Он тут же пожалел о последних словах, но Диана как будто ничего не заметила.
- Вам так важно понимать причины происходящего c вами - даже когда оно приятно? - спросила Диана Трой. - Неожиданность обычно усиливает удовольствие. Вы уверены, что вас беспокоит именно это? - Она постаралась задать вопрос как можно небрежнее.
Пикар явственно заколебался, но все-таки признался:
- У меня такое чувство, точно ночью что-то случилось... точно со мной кто-то говорил.
- Во сне? - поспешно уточнила Диана.
- Наверное, - недоуменно поднял брови Пикар. - Вряд ли кто-нибудь зашел бы в мою каюту поболтать среди ночи.
- И о чем же с вами говорили?
- Не помню, - просто ответил Пикар. - Осталось только ощущение чего-то важного. И чего-то знакомого... знакомого и неприятного... - Лицо капитана сделалось беспомощно-растерянным.
Этого Диана не ожидала. Пикар обычно не помнил своих снов - кроме кошмаров, которые помнил слишком хорошо. Но беспокоиться из-за полузабытого сновидения? Конечно, "разговор" можно вспомнить... с помощью того же гипноза. Но Трой заранее знала, как встретит такое предложение Пикар, и не хотела давить на него по пустякам.
- Это всего лишь сон, Жан-Люк, - успокаивающе произнесла она.
- Да. Конечно. - Капитан кивнул. - Всего лишь сон, - повторил он, перебивая навязчивый привкус ускользающего воспоминания.
Он повернулся, чтобы уйти, но, спохватившись, обернулся к Диане:
- Спасибо, советник.
К вечеру это странное чувство забудется, а первый же ночной кошмар сотрет его из памяти навсегда.
И когда через полгода усталый, раздосадованный капитан войдет в кабинет и увидит там в кресле своего ночного "собеседника", который закинет ногу на стол и воскликнет: "Жан-Люк! Как я рад тебя видеть!" - Пикар и тогда ничего не вспомнит.
Где-то вне обычного времени и пространства.
Кью ощутил легкое прикосновение чужой мысли.
- Ты опять был у них? - прозвучало в его сознании.
- Этого Континуум мне не запрещал, - огрызнулся он. - И какой смысл спрашивать, если ты все время за мной следишь?
- Уже нет, - возразил другой Кью. - Эту радостную весть я и собирался тебе сообщить. После недавнего… ммм… инцидента Континуум решил, что твой испытательный срок закончен. - Он выдержал театральную паузу, но не дождавшись положенного взрыва восторга, небрежно добавил:
- Кажется, ты в самом деле кое-чему научился.
- Вы могли бы поверить мне на слово, - буркнул Кью в ответ.
- На слово? - Второй Кью искренне рассмеялся. - Ни за что. Но надо отдать тебе должное… - Обычный разнобой интонаций мысленной речи, ведущейся сразу на нескольких уровнях, обрел единую тональность - кью "говорят" так в самых исключительных случаях. - Ты доказал, что способен вести себя разумно. Способен контролировать свои прихоти и помнить, кто ты такой. Помнить о долге перед Континуумом. - Официальную торжественность окрасили мягкие обертоны. - Я горжусь тобой, брат.
На этой прочувствованной ноте оратора прервал кинжальный выброс энергии - безвредный, но неприятный - в котором его "разумный" братец исчез. Что на человеческий язык переводилось как "А пошел ты..." с демонстративным хлопком дверью.
Но Кью-второй оставил эту хамскую выходку без внимания. Малышу всегда не хватало выдержки. Что ж, когда-нибудь придет и это... Куда торопиться, если впереди - вечность?
Франция, Лабар, некоторое время спустя.
По заботливо возделанному винограднику, сцепившись, катались двое человек, вываливаясь в грязи, громко пыхтя и ломая ухоженные лозы. Можно было подумать, что дерутся не на шутку разошедшиеся мальчишки - вот только на вид обоим уже перевалило за пятьдесят.
Выдохнувшись наконец, они разжали руки, тяжело дыша после потасовки и захлебываясь смехом. Вряд ли команда "Энтерпрайза" признала бы сейчас своего капитана - в гражданской одежде и перемазанного с ног до головы.
- Ты сам напросился, - белозубо рассмеялся Жан-Люк.
- Да, - довольно усмехнулся другой. - Но тебе это полезно. Ты был так ужасно суров к себе. - За преувеличенно снисходительной насмешкой угадывалось более теплое чувство.
- Ты не понимаешь, - покачал головой Пикар, - не понимаешь... - На выдохе вместо смешка у него вдруг вырвался всхлип. - Они отняли у меня все. Использовали как орудие убийства. Я не смог остановить их. Хотя я должен был... - Слова, жегшие его душу изнутри все эти нескончаемые дни, толчками выплескивались наружу - словно кровь из глубокой раны.
- Я старался... так старался... но не смог. У меня не вышло! Я должен был помешать им. Должен... был... помешать... - И долгожданные слезы катились по его покрытому грязью лицу. Он плакал по утерянным жизням, по сломанным судьбам, по разбитым иллюзиям - и по себе.
Второй человек смотрел на него с непонятным выражением во взгляде.
- Значит, мой брат все-таки простой смертный, - задумчиво проговорил он, словно завершая неоконченный разговор. - Ты нескоро об этом забудешь. Очень нескоро.
Он был прав - Пикар помнил об этом до конца своей жизни.
Человеческой жизни - недолговечной, как пламя свечи на ветру… как искра костра, что взлетает в ночное небо и гаснет в тщетной попытке достигнуть звезд.
Оставить комментарий